Птицы поют естественно, как им уготовил Господь, – так и ты. Мысль, у многих тягостная и тягучая, — у тебя чёткая, ясная, светлая. Блистательная образность твоей строки, где солнце как босоногий мальчик, и беседующие сами с собой берёзы, и крылья аиста с торжественным звоном, и овеянная негой женщина, и околдованные розы на рояле – всё это движение твоего сердца. Ты даёшь нам почувствовать минимальным набором художественных знаков наклон головы твоего героя, его радость и боль, усталость и силу, одним словом – движение души. Как научиться тому, что так просто, застенчиво и с изяществом таинственного рыцаря даришь нам ты, рыцарь Печально-Сладкого образа?
«И на ходу молюсь поспешно, чтоб ветер пламя не задул…» Кто этот стареющий шут, непонятый миром скиталец, разочарованный король всех королей, вечный пилигрим? О, я не знаю ответа. Но я вижу его: одной рукой крестясь, одновременно заслоняясь от ветра краем плаща, он сжимает в другой руке свечу. А шпага, вечный атрибут рыцаря — она здесь, всегда на стороже, она гражданственна, строга и всегда значительна.
Твоя свеча уже догорела, но в наших сердцах она будет гореть долго. О нет, ты не падаешь вниз подбитым вальдшнепом! Ты возносишься над этой смутной юдолью, возносишься и возвышаешь её! Твоё чуткое ухо слышит все шорохи Земли, а твой острый глаз по-прежнему внимает красоте женщин и птиц.
Марк, я отмечаю твоим шестом степень своей погружённости в жизнь – нет! вознесения вместе с тобой над всеми пакостями мира, предательством и злобой. Но ведь есть здесь и восторг, и благоговение, и покорная, а иногда жгучая благодарность ко всему, что нам кто-то дал навсегда: Нате, берите! И эту птицу, и эту любовь. Он был, и он есть, этот золотой птах, которому было дано спеть о сокровенном.
Лариса Дашкова, художник, бард.
Прага